Выход героя
(вместо предисловия)
Этой книги, в принципе, не должно было быть — я не собирался писать очередную биографию Высоцкого, этих биографий и так хватает. Становиться в череду «еще одна книга, написанная просто для того, чтобы быть написанной» не хотелось. Но все дело в том, что не написать эту книгу я, как сейчас понимаю, попросту не мог — просто надо было найти правильную форму, почувствовать глубину изложения, ощутить важность происходящего (и произошедшего). Обычной биографией такого не добиться.
Ответ пришел оттуда, откуда я не ожидал.
Случилось это в Казани, где живет мой старый знакомый и товарищ Рустем Валиахметов. Если вы приедете в Казань и выйдете на улицу Баумана — главную пешеходную улицу города, которая ведет от гигантской площади Тукая прямиком к казанскому Кремлю, то вы точно не пройдете мимо двух потрясающих музеев, которые создал Рустем. Один из них называется «Музей социалистического быта», а другой — «Музей счастливого детства».
О, это удивительные музеи, о которых можно рассказывать часами, и все равно — ни один рассказ не будет в полной мере соответствовать действительности! Рустем — по маленьким кусочкам, по крохам — сохранил историю прошлого века, сохранил ее в старых вещах, книгах, письмах, афишах, музыкальных инструментах — ну где, скажите, вы увидите кожаную куртку, сшитую из обложек комсомольских билетов? Кожа была в цене, кожу было не достать, а красненьких книжиц хватало. И таких предметов в коллекции у Рустема — десятки, если не сотни (он еще и с радостью дарит друзьям всякие забавные штуки, мне, например, как-то достался в подарок сборник стихотворений казанских поэтов про Ленина — храню как исторический артефакт).
Так вот, приехав в очередной раз в Казань, я отправился в гости к Рустему — и тот прямо с порога огорошил меня новостью: он задумал открывать в Казани третий музей, музей Высоцкого. А подтолкнул Рустема к этому решению приезд в город известного фотографа Валерия Плотникова — тот подарил Рустему свое фото Высоцкого и Марины Влади, сам Рустем вспомнил, как Высоцкий в 1977 году давал в Казани концерт, и…
«В общем, — сказал Рустем, — это не будет мемориальный музей. Это будет музей наших впечатлений о Высоцком. Наших представлений о нем. Мы же его не видели толком, только слышали с кассет и пленок, он представлялся нам героем-великаном и ничего общего не имел с тем человеком, каким он был на самом деле. Вот про этого Высоцкого — про его образ — я и хочу сделать музей».
Уверен, что у Рустема все получится. У него всегда получается. А я ехал из Казани со стопроцентным ощущением того, что знаю, как надо писать книжку о Высоцком. Нет, не как биографию. А как летопись впечатлений и представлений о нем. Как поиск его следов в нашей сегодняшней жизни — их, этих следов, хватает и так.
Я ехал, перебирал в голове разные события собственной жизни, так или иначе связанные с личностью Высоцкого, и все больше и больше убеждался в том, что я прав. Вот — мы с моим приятелем застряли как-то на неделю в одном крохотном шведском городке: работать неделю, отлучаться нельзя, два имеющихся в городе паба мы посетили, единственный краеведческий музей облазили вдоль и поперек, нас стали узнавать на улице, а впереди еще — четыре дня скуки. И мы решили себя развлечь — я вспомнил про забаву, о которой мне как-то рассказывали: общаться только цитатами. Стали думать, а откуда брать цитаты? У тебя какой любимый фильм? А у тебя? Вот и проговорили весь следующий день цитатами из «Место встречи изменить нельзя…».
Ну а окончательно взяться за эту книгу я решился после еще одного, вполне символичного случая.
Я ехал в Петербург, снова — по делам. В сумке у меня лежала книга Саймона Кричли «Боуи» — именно такая псевдобиография, фактически — набор статей автора, разбирающих творчество Боуи (с Дэвидом Саймоном ни разу не встречался, был лишь на нескольких концертах). «Интересно, — подумал я, — вот ведь, про Боуи такая книжка есть, а про Высоцкого?..»
И тут я огляделся по сторонам — и увидел Владимира Семеновича. Тот смотрел на меня с огромного граффити на стене отеля. Только в этот момент я сообразил, что отель называется «Вертикаль».
Я поднялся в свой номер, открыл ноутбук и написал первую строчку книги о Высоцком.
Той самой книги, которую вы сейчас держите в руках.
Таганка
(зарисовка с натуры)Если выйти из метро «Таганская» кольцевой линии московского метрополитена, то вы окажетесь на одной из самых оживленных площадей Москвы: непрекращающийся поток пешеходов и автомобилей, вечное движение, которое не стихает даже ночью. Здесь удивительным образом соседствует текущий момент с вечностью — из-за маленьких двухэтажных зданий (когда-то в них были купеческие лавки — на первом этаже торгуют, на втором — живут) выглядывают тоненькие золотые купола церквей, а на другом берегу бурлящего моря машин стоит серый трехэтажный колосс, сохранивший свое название со времен СССР. Он называется «Звездочка» — теперь это торговый центр, а когда-то был детским магазином.
Мое детство прошло именно там, на Таганке, на улице Большие Каменщики, и маршрут через Таганскую площадь был мне знаком. «Звездочка» была пределом мечтаний ребенка — на первом этаже продавались игрушки, и входить туда было равносильно попаданию Али-бабы в разбойничью пещеру: отворился волшебный сезам[1], а кругом сокровища-сокровища-сокровища[2].
А если перейти через площадь — туда, к большому красно-белому фасаду с черными масками (они казались мне одновременно и пугающими, и привлекательными — и можно было мне, здоровому двухлетке, испытывать себя на прочность, долго не отводя взгляда от этих страшных рож), а меня уже тянут за руку вдоль фасада, и я вижу в окне афишу, и, только-только научившись складывать буквы в слова, я читаю — «Г-А-М-Л-Е-Т», не понимая, конечно же, что — а главное, кто! — кроется за этими буквами.
Я никогда не видел Владимира Высоцкого — и это обрывочное воспоминание из детства, пожалуй, единственное, что хоть как-то связало нас, автора и героя этой книги. Дальше возникала только магия — и об этой магии и пойдет речь.
В детстве все воспринимаешь куда острее: еще не нарос панцирь цинизма, нет того, что психологи называют опытом, есть лишь чистейшее восприятие действительности и, соответственно, ее принятие либо отторжение. И самое главное — в этот момент ты постигаешь музыку языка, когда толком не понимаешь значения слов, а чувствуешь лишь их внешнее обрамление, их звучание, и фиксируешь внутри себя музыку слова. Наверное, именно в этот момент ты и растворяешься в культуре по-настоящему, а в дальнейшем — твоя задача это не потерять. Просто потому, что в этот момент ты наиболее близок к самим основам мироздания, Иосиф Бродский не зря сказал: «Язык есть Бог», — и ты наибольшим образом оказываешься приближен к языку ровно в тот момент, когда начинаешь овладевать вербаликой новых для тебя лингвистических систем.
